Впервые я попала в Польшу, когда мне было 17 лет.
Совместно с родителями было принято решение, что я поеду учиться в один из частных университетов Варшавы, так как последние полгода я ходила на курсы польского языка. Выбор факультета был таким же неосознанным, как и выбор страны: международные отношения на
польском языке, который я на тот момент знала очень плохо. Мама привезла меня в Варшаву и провела со мной там первую адаптационную неделю — помогала вселить в меня уверенность в себе и определиться, где найти десерт повкуснее, как купить билет на метро
и доехать до университета.
Варшава казалась мне маленькой, некрасивой, прилизанной европейской деревней.
Выходя из метро, я смотрела на сталинскую высотку Дворца науки
и культуры, вспоминала Россию и скучала. Не хватало драйва, излишних эмоций на лицах прохожих и какой-то общей атмосферы свободы. Тогда мне это виделось во всем: в людях, архитектуре, предметах. Меня раздражало, что все было удобно, комфортно и до боли просто:
строгое расписание движения общественного транспорта, аккуратные интерьеры в университете, геометрия в публичных пространствах, стекло и бетон офисных высоток, среди которых выделялись раздражающие поляков развалины недавнего социалистического прошлого и всего
того, что они так ненавидели и ненавидят в себе самих.
Я заставляла себя ходить на занятия, на которых практически никто ничего не понимал. Знание польского языка было формальным требованием, а преподаватели охотно подыгрывали
нашему невежеству и неспособности поддержать даже самую простую беседу. Спустя месяц я поняла, что дальше так продолжаться не может. Каждую пятницу и субботу — именно в эти дни оживает ночная жизнь Варшавы — я приходила в бары, расположенные вдоль
основной туристической улицы. Проскальзывала мимо охранников, так как пускали строго с 18 лет, входила в образ соблазнительной юной дурочки и быстро находила своих «клиентов».
Мне нужен был только диалог: как только тема разговора была исчерпана — я платила за себя и исчезала, не оставляя никаких контактов.
Через
пару недель я уже могла отвечать на семинаре, а под конец семестра — исписать пять листов А4 с двух сторон. Так я стала жадной до знаний, упертой, наглой студенткой.
Варшава раздражала меня все больше и больше. Поначалу я старалась слиться с толпой,
поменьше разговаривать и больше наблюдать. Однако позже мне всей душой хотелось устроить бунт и показать всем футбольным фанатам, унылым офисным работникам и польским элегантным бабушкам, что эта их «варшавская жизнь» — самое большое несчастье,
которое только можно себе представить.
Я упорно не хотела становиться частью столичного механизма, в котором не было места для взаимопомощи, невинного флирта в метро, яркого макияжа и
моей привычки в вагоне метро самой сворачивать сигареты из табака, бумаги и фильтров. Если моя любимая Москва казалась мне фонтаном энергии, способной закружить всех, даже самых стойких, то маленькая Варшава с ее двумя миллионами жителей скорее походила на
пародию столицы.
Осознание того, что такое быть «русской» в Варшаве, пришло не сразу. Через пару месяцев я впервые узнала на своем личном опыте, что же такое русофобия в Польше. Это проявлялось в личных беседах с некоторыми преподавателями
и иностранными студентами, особенно в разговорах о политике. Финальной точкой стало выражение «русская проститутка» в одном из ночных клубов. Подобное можно услышать и в России, но в 17 лет это показалось мне ужасным оскорблением. Латентная русофобия
оказалась намного страшнее единичных едких комментариев, о чем я узнала намного позже. На фоне разрастающегося украинского конфликта я решила бросить университет (который окончательно разочаровал меня под конец семестра) и вернуться в Россию.
Следующие полгода были полным интеллектуальным дном — родители меня осуждали, я была разочарована в себе и понимала, что жить с родителями и оставаться в Ростове — скучно, грустно и абсолютно не для меня.
Моих старых результатов ЕГЭ было достаточно, чтобы поступить в хороший университет, и я решила дополнительно сдать обществознание и посмотреть факультеты и программы, связанные с обществом. Я выбрала факультет социологии СПбГУ, на который впоследствии и
поступила.
Санкт-Петербург сделал меня счастливой. Я влилась в учебу и студенческую жизнь, с ужасом вспоминая бывший университет, в котором у меня было всего три пары в неделю. Понедельник-суббота с 9 до 18:30: времени
оставалось только на кофе с подружками, домашние задания и сон. Польский язык остался в памяти только поводом для шуток в компании друзей, а Варшава — огромным вопросительным знаком: я не могла понять, зачем я вообще туда поехала и что мне это дало.
Конец первого семестра первого курса стал поворотной точкой в моей жизни. Я написала поляку с курсов китайского языка, в которого была немного влюблена.
«Как дела?» за пару дней переросли в постоянную переписку, звонки и попытки вспомнить польский язык. Все тусовки с подругами заканчивались тем, что я выходила на питерский мороз без куртки, прижималась к стене и общалась с ним часами, не понимая
и половины того, что он говорил. Начиная с этого момента до самого конца бакалавриата я жила на две страны: зимний семестр в Варшавском университете, летний — в СПБГУ.
Академическая мобильность подразумевала бюрократическую беготню, а на мою программу
никогда не давали стипендий. Последнее означало минимальный конкурс, но сама процедура выматывала до последнего. Сессию закрывали автоматически, если семестр в Варшаве был закрыт на положительные оценки и сумма ECTS предметов сходилась с пропущенной программой.
Оценки имели значение, так как переводились по пятибалльной шкале и открывали доступ для всех стипендиальных выплат. Поскольку мне постоянно нужны были деньги на билеты, визы, и при этом я не хотела впасть в крайности и отказывать себе в самом любимом (на
тот момент в России не было и половины европейского ассортимента косметики, одежды и прочего хлама, который очень меня радовал) — приходилось с большой осторожностью подбирать себе программу обучения.
Варшавский
университет стал для меня тяжелым испытанием на прочность.
У меня не было привычной для постсоветской системы образования «группы», студенты держались от меня подальше. Я не могла понять всего, что говорилось на лекциях, с трудом
отвечала на семинарах. Первая сессия закончилась фатально, зато следующие два года я упорно учила язык и вытягивала программу, лавируя между желаемыми знаниями и оценками для стипендий.
Отношения тем временем закончились решением пожениться. Было принято
решение сыграть пышную польско-российскую свадьбу. Я по полной программе вкусила все прелести процесса организации свадебного торжества и подачи документов в польский аналог нашего ЗАГСа.
Для регистрации брака требовался оригинал свидетельства о рождении
с присяжным переводом на польский язык (который может сделать только присяжный переводчик, зарегистрированный в польском реестре), заграничный паспорт с визой и справка из консульства, в которой на основании отсутствия штампа о браке в российском паспорте
указано, что я могу вступать в брак с гражданином Польши. Мы выбрали гражданский брак, хотя большинство поляков делают выбор в пользу церковного (в католической
церкви). После этого обычно начинаются гулянья, на которые принято приглашать 100-300 человек в зависимости от семьи и финансовых возможностей.
Огромной проблемой было найти хорошего визажиста и парикмахера: в России индустрия красоты развита намного
сильнее, даже в небольших городах. Чувствовалась нехватка хороших флористов, организаторов свадеб, стилистов и ведущих: относительно неплохие фирмы пользовались огромным спросом и отказывались брать новые заказы на ближайшие полгода. Все это требовало личного
присутствия на месте, фирмы неохотно отвечали на письма по электронной почте.
Однако все усилия оказались напрасными: свадьба не состоялась. Но это уже другая история.
http://www.simplesite.com/builder/pages/editpagecontent.aspx?pageid=439524034
================================================================================================================
